POUR UNE PROTECTION DU PATRIMOINE CENTRASIATIQUE
SAVING CENTRAL ASIAN HERITAGE
В ЗАЩИТУ ЦЕНТРАЛЬНО-АЗИАТСКОГО КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ
ТЕКСТЫ
Архитектурный брутализм в Центральной Азии
Борис Чухович
Монреальский университет
источник: информационное агенство Фергана, 13.10.2017
Словосочетание «архитектурный брутализм» можно прочесть двояко. Те, кто знаком с историей архитектуры, наверняка вспомнят модернистский стиль, утвердившийся в мире в 1950-1980 годы, когда архитекторы обратили внимание на эстетические свойства бетона, не требующего дополнительного декорирования. Его название пошло от выражения Ле Корбюзье béton brut, переводимого как грубый, необработанный бетон. В Центральной Азии этот стиль тоже появился, и о трех его воплощениях поговорим в этом тексте. Однако в основном речь пойдет о другом типе брутальности, а именно - о неуважительном и грубом обращении с «архитектурными памятниками», отправляемыми под бульдозер, перестраиваемыми по воле собственника, разрушающимися от ненадлежащего ухода. Этот тип брутализма в регионе прижился, увы, куда более прочно.
Зарубежные приобретения и домашние потери
Официальные новости из Центральной Азии, казалось бы, свидетельствуют о том, что внутренние проблемы с художественным наследием уже успешно решены и осталось заняться его продвижением на международную сцену. К примеру, администрация президента Казахстана только что озвучила новую задачу: в рамках программы «модернизации общественного сознания» специальной комиссии надлежит сначала выявить лучшие произведения искусства, соответствующие «национальному коду», а затем в сотрудничестве с зарубежными консультантами приступить к массированному показу этих шедевров за рубежом. В Узбекистане получил приоритетное финансирование долгоиграющий медиапроект «Культурное наследие Узбекистана в мировых собраниях», нацеленный на каталогизацию предметов среднеазиатской культуры и искусства из российских и европейских собраний. Для усиления международного резонанса этой программы республика приурочила к выходу первых томов каталога специальный конгресс, пригласив в Ташкент несколько сотен зарубежных ученых. Схожие конференции с максимально широким международным представительством стремится организовать даже Туркменистан, чья репутация одной из наиболее закрытых стран мира привлекает исследователей воспользоваться случаем и увидеть туркменские реалии, пусть даже через стекло спецавтобусов и под прицелом направленных на них телекамер.
Приходится, однако, констатировать, что несмотря на повышенное внимание политиков и культурного нобилитета к изучению и представлению национальных сокровищ за рубежом, ситуация внутри центральноазиатских республик остается тревожной, а в некоторых случаях и катастрофичной. Зарубежные проекты в этом смысле предстают грандиозной потемкинской деревней, за глянцевым фасадом которой исчезают ценные фрагменты советской, царской и средневековой культуры и, в частности, архитектуры.
Ни в Бишкеке и Алма-Ате, ни, тем более, в Душанбе и Ашхабаде, то и дело становящихся ареной мини- и макроархитектурных погромов, ситуация не идеальна, но, пожалуй, нынче она наиболее тревожна в Ташкенте. Новое руководство республики не только не пресекло, но заметно ускорило перестройку исторических кварталов столицы, видимо, стремясь вернуть узбекской столице лоск региональной «Звезды Востока», померкший на фоне ново-тоталитарных грез Астаны и Ашхабада. Памятники, препятствующие наполеоновским планам, стираются с лица земли, разрушаются под туманным предлогом переноса или полностью перестраиваются с сохранением, в лучшем случае, каких-то элементов композиции и декора. Свежие новости на этот счет приходят почти каждый месяц, а то и неделю. В лихорадочной строительной текучке все уже забыли о разрушенной Педагогической площади, «реконструкции» проспекта Навои, «разобранном» на кирпичи Кауфмановском детском приюте, снесенной башне Сваричевского. Тема интернет-дискуссий последней недели – грядущая диснейлэндизация парка Навои, строительство дельфинария на месте остатков исторических построек 1930-1960 годов.
Судя по всему, процесс только набирает ход. Некоторое время назад виртуальные друзья прислали мне снимки генплана Ташкента, согласно которым под грядущий снос попадают целые исторические кварталы, такие как Калькауз, Себзар и другие, насыщенные памятниками XIX века. Подобные планы, заложенные еще в проекты сталинской эпохи, были остановлены на рубеже 1960-1970 годов, когда старогородскую застройку осознали как культурное и художественное достояние. На примере района «Калькауз» градостроители (Андрей Косинский, Иосиф Ноткин, Александр Александрович и другие) сформулировали тогда несколько концептуальных предложений, позволявших сохранить историческую городскую ткань без ущерба для развития современной транспортной и социальной инфраструктуры. Параллельно с их разработками ученые институтов «УзНИПИреставрации» и «ТашНИиПИгенплан» выявили совокупность архитектурных памятников и определили разнообразные меры их охраны – от простого сохранения до создания охранных зон, в черте которых новое строительство должно было быть исключено или максимально ограничено. Возвращаясь к присланным фотографиям, легко убедиться, что сегодня к сносу готовят именно те городские участки, которые ранее специалисты предполагали тщательным образом оберегать из-за высокой концентрации там ценных сооружений. Ведь, по сути, ташкентский Шахристан и близлежащие улицы были для Ташкента тем, чем для Алжира остается Касба, а для марокканских городов - их исторические медины.
Ближайшее время покажет, соответствуют присланные фото действительности или нет, однако в любом случае не будет преувеличением констатация того факта, что эпоха независимости, декларативно провозгласившая «возвращение к истокам» и «опору на национальные традиции», поставила на Старом городе крест. В первые годы независимости об уничтожении его памятников и исторических кварталов говорили как о бездушной колониальной практике или советском волюнтаризме. При этом забывалось, что именно в последние два советских десятилетия вопросы сохранности исторических монументов оказались в центре внимания профессионального сообщества. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть подшивки журнала «Архитектура и строительство Узбекистана», редкий номер которого в 1970-1980 годы выходил без одной или нескольких статей на эту тему. Спустя четверть века после распада СССР можно констатировать, что, критикуя Советы за их действительные или мнимые грехи, новые власти продолжили и ускорили разрушение исторических старогородских кварталов, которое сегодня, по-видимому, становится необратимым и окончательным.
Что же гражданское общество? Отсутствие сколь-нибудь значимых общественных инициатив нагляднее всего обнажает пустырь, оставшийся в стране после каримовского правления. Недекоративных неправительственных организаций, сконцентрированных на сохранении старогородских центров, в республике нет. Более того, даже интернет-сообщества, живо обсуждающие снос тех или иных ташкентских сооружений в закрытых или открытых для просмотра дискуссиях, сосредотачиваются, как правило, на постройках царского или советского времени. Для сравнения можно сослаться, скажем, на Тунис, схожий с Узбекистаном в некоторых аспектах. Даже во время диктатуры Бен Али (не менее жестко, чем Каримов, расправлявшегося с инакомыслящими и «исламистами») в стране существовало более двух десятков гражданских ассоциаций по защите старогородских медин, причем не только в столице или таких известных средневековых городах, как Кайруан, Монастир или Сус, но даже в коммунах, насчитывавших около десятка тысяч жителей. В Узбекистане же подобных ассоциаций нет даже в Самарканде и Бухаре – и потому здесь можно реализовать любые указания руководства без оглядки на общественное мнение.
Впрочем, основной удар, пришелся на архитектуру советскую. В сети в последние годы опубликовано немало обескураживающих фотографий разрушенных сооружений, но ситуация даже хуже, чем предполагают многие. Индикатором истинного положения вещей могут стать даже не исчезнувшие или полностью перестроенные архитектурные комплексы, такие как площадь Ленина в Ташкенте или центральная эспланада с офисом Каракумстроя в Ашхабаде, и советские мозаики, мода на фотофиксирование которых прокатилась по всем постсоветским республикам, но главные сооружения среднеазиатского модернизма, благодаря которым регион на короткое время, в 1960-1970 годы, оказался на страницах ведущих профессиональных архитектурных журналов мира. В числе таковых любой историк архитектуры назовет прежде всего Дворец искусств в Ташкенте, ашхабадскую библиотеку и Дворец республики в Алма-Ате. Остановимся на каждом случае отдельно.
Дворец искусств в Ташкенте
Завершение строительства первой очереди – 1964, архитекторы: Владимир Березин, Серго Сутягин, Юрий Халдеев, Дмитрий Шуваев. Строительство второй очереди – 1976, архитектор: Серго Сутягин. С 2004 года официальное название – Дворец кино имени Алишера Навои.
Несмотря на повышенное внимание политиков и культурного нобилитета к изучению и представлению национальных сокровищ за рубежом, ситуация внутри центральноазиатских республик остается тревожной, а в некоторых случаях и катастрофичной. Зарубежные проекты в этом смысле предстают грандиозной потемкинской деревней, за глянцевым фасадом которой исчезают ценные фрагменты советской, царской и средневековой культуры и, в частности, архитектуры.
1.-2. Фрагмент Генплана Ташкента с указанием очередности сносимых участков. Красным выделены здания, которые будут сносить в первую очередь, синим – во вторую, желтым – «снос на перспективу».
3. Иллюстрация из статьи кандидата архитектуры Ирины Кирилловой «Историко-архитектурное наследие в современной городской среде» (Архитектура и строительство Узбекистана, №9, 1989, с.15)
1. Проект «Калькауз». Архитекторы: Андрей Косинский, Геннадий Коробовцев, 1974-1978
2. Иосиф Ноткин, Александр Александрович и др., проекты района «Калькауз», первая половина 1980-х годов
3. Район «Калькауз», дипломник Дмитрий Спивак, руководитель Александр Александрович, 1985
Дворец искусств в Ташкенте, 1960-е годы (слева) и современное состояние (по центру и справа)
Дворец искусств, нареченный ташкентцами «Панорамкой», появился на свет в результате конкурса, организованного Союзом архитекторов Узбекистана в 1961 году. Бригада победителей представила три проекта, из которых был выбран самый простой: к двухэтажному стеклянному параллелепипеду фойе, выстроенному в «интернациональном стиле», примыкал круглый бруталистский объем зала в форме усеченной базы дорической колонны с «канелюрами». Контраст двух частей - легкой и прозрачной с одной стороны и массивной бетонной с другой – стал композиционной основой сооружения. Радикальное разделение двух объемов было также обусловлено сейсмическими условиями региона, и оно быстро подтвердило свою оправданность: после ташкентского землетрясения 1966 года «Панорамка» оказалась единственным в городе неповрежденным кинотеатром. Помимо кино здесь можно было увидеть театральные спектакли и концерты, здание также использовалось во время общественных форумов, так как его сцена была мобильной, а зал был оборудован многорежимными акустическими и осветительными системами. В 1976 году с северо-восточной стороны к зданию был пристроен «малый зал», запроектированный Серго Сутягиным, одним из авторов первоначального проекта: строгие модернистские формы из кирпича и травертина на удивление естественно вписались в сооружение, в котором раньше доминировали бетон и стекло.
Панорамный кинотеатр (Дворец искусств) в Ташкенте. Фойе в конце 1970-х годов.
Формально Дворец искусств был внесен в городской список исторических культурных памятников, однако, как показали дальнейшие события, охранная грамота оказалась филькиной. В условиях рынка новый собственник здания (государственная компания «Узбеккино»), стараясь извлечь наибольшую прибыль, подверг сооружение серьезной перепланировке. С 1998 по 2008 годы за счет просторных фойе здесь появились еще 8 залов (!), вмещающих от 72 до 210 мест. Никаких попыток адаптировать эти внутренние помещения к общему минималистскому решению Дворца перестройщики не предприняли. Судя по имеющимся фото, здесь работала ватага шабашников, отделавшая новые залы жизнерадостным набором «классических», «восточных» и «современных» деталей в стиле «каримовский ампир». Фасады остались, в основном, прежними, за исключением внешних колонн, несущих фойе: их в 2000 годы «украсили» капителями.
Эти нововведения, большинство которых не было согласовано с авторами, частично изменили внешний облик Дворца и изуродовали его интерьер, игравший исключительную роль в образности здания. Сошлюсь на урбаниста, историка и теоретика архитектуры Иосифа Ноткина, подчеркивавшего, что именно интерьеры Панорамного кинотеатра, в которых не было ничего нарочито «традиционного» или «восточного», через «сцепленную драматургию динамического зрелища… в их масштабной, световой артикуляции, в постепенности и неожиданности раскрытия кадров, перспектив, в разнообразии компактно переплетающихся функциональных зон» представляли собой нечто остросовременное, «с «генами» видения и чувствования, наследованными от местной градостроительной культуры». Уничтожение этих интерьеров перечеркнуло всю тщательно разработанную авторами драматургию восхождения к зрительским залам: «храм кино» захламили коммерческими приделами и кувуклиями. Тем более удивительно, что ни виртуальная общественность, ни специалисты (особенно из тех, что старательно изучают предметы узбекского искусства в зарубежных коллекциях) даже не заикнулись о бесчинстве собственника, хотя речь шла о сознательном разрушении наиболее известного в мире произведения архитектуры Ташкента и, на мой взгляд, лучшего из того, что когда-либо было построено в столице Узбекистана.
Панорамный кинотеатр (Дворец искусств) в Ташкенте. Интерьеры сегодня.
Между тем, здание нуждается уже даже не в капитальном ремонте, а в реконструкции некоторых конструктивных узлов, замене всех инженерных разводок, электрооборудования, сантехники. Эта реконструкция должна сопровождаться тонкой реставрационной работой над фасадами и интерьерами, и никакой отсебятины со стороны собственника или другого заказчика здесь допускать нельзя. Катастрофу, которая может случиться при проведении подобных работ, легко проиллюстрировать на примере недавней «реконструкции» Дворца республики в Алма-Ате.
Дворец республики в Алма-Ате
Строился в 1967-1970 годы как дворец культуры Казпотребсоюза, открыт 22 апреля 1970-го как Дворец им.Ленина, ныне - Дворец республики. Архитекторы: Николай Рипинский, Лев Ухоботов, Юрий Ратушный, Владимир Ким, Владимир Алле.
В 1962 году в столице США было закончено строительство аэропорта по проекту Ээро Сааринена, чья оригинальная конструкция стала популярной и попала на обложки многих журналов. Шатровое перекрытие, служившее крышей, внешним козырьком и одновременно потолком центрального зала, а также принцип свободной внутренней планировки, не привязанной к конструкции перекрытия, впечатлил многих архитекторов в СССР, работавших в то время над извечной модернистской проблемой «борьбы с массой»
Терминал международного аэропорта имени Даллеса в Вашингтоне, 1962, архитектор Ээро Сааринен
Советские реплики на «американскую мечту» оказались весьма оперативными – через пять лет в Монреале появляется «советская мечта» в виде павильона СССР на Экспо-67, обыгрывавшего ту же самую тему. В этом же году была начато строительство киноконцертного комплекса в Алма-Ате, и следы нового архетипа в нем читались достаточно ясно: здесь была и экспрессивная выносная крыша, чей динамичный козырек оборачивался потолком фойе, и не связанные с перекрытием стены, делавшие зрительно невесомой массу перекрытия. Однако алма-атинский дворец был построен на шесть лет позже Панорамного кинотеатра. «Оттепель» уже закончилась, а новые правила игры требовали привязывать если не сами сооружения, то хотя бы их описания и интерпретации к «национальной форме». Поэтому комментаторы, писавшие о дворце, предпочитали говорить не о Сааринене, а о «восточном шатре» (Ж.Вержбицкий), «традиционной для Казахстана теме шатра» (А.Рябушин, А.Иконников), ассоциации с «традиционной палаткой или кибиткой, которые в прошлом являлись основным жилищем казахского народа» (Ю.Яралов), а некоторые журналисты даже сравнивали козырек с казахским головным убором. Именно в таком виде – как шедевр «национальной архитектуры» – здание и вошло в массовую культуру.
Слева - павильон СССР на международной выставке Экспо-67, Монреаль, 1967. Архитекторы: Михаил Посохин, Ашот Мндоянц, Борис Тхор и другие. Справа - Дворец имени Ленина, Алма-Ата, 1970
Как бы то ни было, оно оказалось столь же полифункциональным, как и Дворец искусств в Ташкенте: здесь горожане смотрели кино, слушали музыку, смотрели театральные представления и внимали партийным бонзам. Как и в Ташкенте, оно частично компенсировало отсутствие в социалистической архитектуре храмовых сооружений, оформляющих коллективные действия, и стало символическим пространством, объединяющим жителей города. В прессе и рекламных буклетах фотография комплекса стала стандартной «визитной карточкой» столицы.
Дворец республики после реконструкции
В 1982 году Дворец внесли в список памятников истории и культуры Казахстана. Этот статус был подтвержден постановлением правительства от 21 марта 2008 года, но, как и в ташкентском случае, соломинка утопающего не спасла. В 2010-2011 годах в результате «реновации» на площади Абая возникло новое сооружение, напоминающее силуэт предыдущего очень отдаленно, да и то лишь в безлунную ночь. Писали, что проект переустройства был согласован с одним из оставшихся в живых авторов первоначального сооружения - Львом Ухоботовым, но обстоятельства этого согласования остались невнятными, а о легальности произведенного глумления над памятником поговорим ниже. Пока же очертим положение с третьей (а по сути – с первой) иконой среднеазиатского модернизма - ашхабадской Библиотекой.
Библиотека в Ашхабаде
Строительство с 1964 по 1975 годы с паузой в конце 1960-х. До распада СССР официальное название - Библиотека имени Карла Маркса. Архитекторы: Абдулла Ахмедов, Борис Шпак, Владимир Алексеев, Сапар Сапаров. Мастер строительной бригады: Мушег Даниелянц. Художники: Вадим Космачев, Эрнст Неизвестный, Владимир Лемпорт, Николай Силис, Людмила Кремнева, Татьяна Соколова.
Туркменистан долго представлялся внешнему наблюдателю одной из самых небольших и неразвитых республик бывшего СССР. Возводить главные архитектурные объекты здесь доверяли преимущественно московским, ленинградским и порой ташкентским архитекторам. Однако главный архитектор Ашхабада с 1961 по 1987 годы Абдулла Ахмедов сломал эту традицию. По его убеждению, архитектура должна была создаваться местными авторами, детально знающими и чувствующими свой город.
Библиотека имени Маркса (первый вариант), 1960
Ахмедовский проект библиотеки в Ашхабаде появился на свет в 1960 году, но из-за пауз и консерваций строительство заняло около пятнадцати лет. Однако вместо того, чтобы морально устареть, проект, напротив, становился все более зрелым и актуальным, а его автор из талантливого представителя архитектурного поколения 1960-х годов трансформировался в одного из лидеров поколения 1970-х. Первоначальный вариант, по выражению автора, был «молодежным» и напоминал многие проекты 1960-х годов. Здание со внутренними дворами, поставленное на колонны в духе Ле Корбюзье, не было слишком футуристичным, но при этом было ясно противопоставлено серьезным симметричным зданиям в сталинском стиле.
Библиотека имени Маркса, 1970-е годы, Ашхабад
Однако в конце бурного десятилетия главный вектор советской культуры переменился. Наиболее утопические пункты программы КПСС, требующие построения коммунизма до 1980 года, отступили на задний план, экономика пошла на спад, а в культуре на смену образу будущего пришли поиски корней. Перерабатывая проект библиотеки, архитектор чутко отреагировал на эти изменения. Легкая постройка превратилась в философский храм книги, а его формы, постепенно вырастающие из бетонной площади, неуловимым образом стали ассоциироваться с возникающими из земельных холмов древними городищами (историки туркменской архитектуры, в частности, отмечали родственный характер гофрированных фасадов библиотеки и раннесредневековой крепости Кыз-Кала в Мерве).
Ашхабадская библиотека в 2013 году
Библиотека стала одним из главных манифестов бруталистской архитектуры 1970-х годов в СССР, да и в мире в целом. Фасады и интерьеры зданий были отделаны исключительно бетоном, без облицовки и штукатурки. Ахмедов вспоминал: «Вначале я предполагал облицевать здание мелкоштучными бетонными плитками, но потом, уже после начала строительства, обнаружил мастера, который показал такое владение техникой отливки бетона, <…> что я решил переписать весь замысел с поправкой на исполнителя - строить здание в чистом бетоне». В бетоне также было выполнено и большинство скульптурных композиций в двориках библиотеки, хотя некоторые художники (Вадим Космачев, Эрнст Неизвестный) все же предпочли воплотить свои монументальные произведения в металле и дереве. Строительство завершилось в 1975 году, вызвав серию позитивных откликов в профильных изданиях.
Физическое состояние постройки до сих пор остается превосходным, что нехарактерно не только для советского модернизма, но и для брутализма на Западе, где даже строения Ле Корбюзье или Луиса Канна нередко требуют срочной и фундаментальной реставрации. Это обусловлено двумя факторами: во-первых, сухой и жаркий климат Ашхабада является идеальным для бетонных сооружений, во-вторых, профессиональный перфекционизм Ахмедова и его соавтора-прораба Мушега Даниелянца привели к созданию не только художественного, но и технического шедевра.
Ашхабадская библиотека в 2013 году
Однако политические изменения в стране поставили его под серьезную угрозу. После распада СССР Туркменистан превратился в одно из наиболее закрытых государств мира. В его архитектуре возобладала смесь неосталинистских и постмодернистских сооружений, в обязательном порядке облицованных белым мрамором с узорчатой позолотой. Расположенная в самом центре города, напротив президентского дворца, библиотека не вписывалась в этот стиль. Достаточно быстро, еще при Туркменбаши, ее облицевали мрамором с золотыми арабесками (к счастью, внешняя облицовка находится с отступом в 40-50 см от оригинальной бетонной стены, восстановить которую при желании не составило бы труда). Библиотечный фонд вывезли в другое здание, оставив лишь небольшой раздел «Книги для юношества». Площадь перед библиотекой была полностью перепланирована, бетонные подходы к зданию уничтожены, и время от времени раздаются тревожные разговоры о том, что сооружение в будущем снесут. Несмотря на известность во всем мире, в реестры памятников культуры и архитектуры здание не включено, и потому, невзирая на великолепную сохранность, его действительно могут снести в любой момент, если этого вдруг потребует вождь, разнообразные интересы которого распространяются почти на все сферы жизни страны, включая архитектуру.
Архитектурное наследие и право собственника
Я намеренно выделил три истории среди десятков других, связанных с порчей или даже полной утратой памятников, потому что там, где речь идет об этапных произведениях, вошедших в анналы современной архитектуры, яснее всего проступают несовершенства законодательства, абсурд существующих практик и ограниченность представлений о том, как можно или нельзя вести себя в отношении архитектурного наследия.
Вернемся еще раз к истории Дворца республики в Алма-Ате. Разрешение одного из авторов на изменения облика здания в казахстанском обществе воспринимается как серьезный аргумент: во всяком случае, к нему апеллировал на круглом столе, состоявшемся в Алма-Ате в июле этого года, Тохтар Ералиев, главный архитектор проектной академии Казгор, руководившей «реконструкцией». Если бы речь не шла о памятнике культуры, к этому аргументу действительно можно было прислушаться. Мировая юридическая практика в этом вопросе неоднородна и быстро эволюционирует. В Бернской конвенции, которая признает за архитектором в целом те же авторские права, что и за, скажем, литератором, есть многочисленные нюансы, учитывающие объективную инаковость социального функционирования архитектуры по отношению к другим видам искусства. Что касается национальных законодательств в мире, они серьезно разнятся в описании взаимных прав и обязанностей автора-архитектора и владельца здания: в США, например, владелец сооружения может внести в здание любые изменения или даже разрушить его, не спрашивая разрешения автора, тогда как во Франции изменения внешнего вида или планировки сопряжены с рядом условий, зачастую вовлекающих архитектора в договорный процесс по нахождению взаимоприемлемого решения. Законодательства стран Центральной Азии также наверняка отличаются друг от друга, и представители гражданского общества (а в Казахстане есть заинтересованные группы активистов, ставящие целью борьбу за сохранение советского модернистского наследия) должны были бы исчерпывающе изучить юридическую сторону вопроса.
Однако в случае с утвержденными в государственном реестре памятниками культуры и искусства возникает совершенно другая юридическая проблема: отношения владельца сооружения с обществом. Закрепление за сооружением статуса памятника обязывает любого владельца - как частного, так и государственного, - поддерживать постройку в изначальном состоянии и реставрировать ее по мере необходимости. К слову, всеми тремя перечисленными модернистскими объектами на момент их порчи владели либо государственные кампании, либо, как в случае с ашхабадской Библиотекой, государство как таковое.
Даже желание самого автора изменить собственное произведение, оказавшееся в списке памятников, оказалось бы нелегитимным. Ведь, согласно международным конвенциям (Венецианская хартия, Парижская конвенция 1973 года), государства, а также юридические и физические лица обязаны сохранять интегральную целостность объектов художественного наследия. Это означает, что собственник, и даже государство в целом, не может по своему усмотрению менять облик здания, пока оно защищено статусом памятника. Противодействовать порче архитектурного наследия было бы проще в Казахстане, Кыргызстане и Таджикистане, так как в этих республиках созданы национальные комитеты ICOMOS (Международного совета по сохранению памятников и достопримечательных мест), что облегчает возбуждение юридических процедур по обеспечению международной защиты разрушаемых объектов наследия.
К слову сказать, ситуация с национальными комитетами ICOMOS демонстрирует регресс в деле сохранения наследия, наблюдающийся с советских времен. Советский комитет ICOMOS не просто номинально существовал с конца 1960 годов, но и порой служил институциональной основой для организации крупных международных конференций в СССР, а также ознакомления советских специалистов с практикой других стран. В 1981 году были созданы две региональные группы – прибалтийская с центром в Вильнюсе и закавказская с центром в Тбилиси. В 1982 году процесс дошел и до Средней Азии: представители Киргизии, Таджикистана, Туркмении, Узбекистана, а также Каракалпакии, собравшись в Ташкенте, учредили среднеазиатское региональное бюро ICOMOS. Бюро инициировало или катализировало немало проектов, его конференции организовывались такими известными учеными, как, например, Галина Пугаченкова, имевшая разнообразные связи с коллегами за пределами СССР. В конференциях участвовали ведущие специалисты по изучению региона, по итогам форумов принимались конкретные решения, в частности, касающиеся республиканских сводов памятников и методов работы с ними. С распадом СССР эта институциональная сеть была разрушена, а национальные комитеты, через много лет воссозданные в трех центральноазиатских государствах, пока находятся в эмбриональном состоянии.
Что до Узбекистана, туда ICOMOS вообще не дошел, и ситуация в этой стране еще более драматична. В то время как чиновники пиарят дорогостоящие проекты по сохранению объектов «национального наследия» в зарубежных коллекциях (которым, по большому счету, ничего не угрожает), внутри республики могут быть разрушены или повреждены любые объекты, если того потребуют денежные интересы владельца или волюнтаристское решение начальства. Думается, обществу и здравым силам внутри профессионального цеха следовало бы воспользоваться интересом власти к международному сотрудничеству с тем, чтобы инициировать учреждение республиканского комитета ICOMOS и предавать огласке все случаи неподобающего обращения с объектами наследия на территории республики.
Что до положения в Туркменистане, международному сообществу, судя по всему, остается реагировать на то, что там происходит, лишь со стороны: открытие в республике профессионального комитета, способного реагировать на действия власти или как-то направлять их, пока, увы, представляется утопией.
Вообще же можно констатировать, что ликвидация объектов архитектурного наследия, наблюдаемая в республиках бывшего СССР вообще и в Центральной Азии в особенности, в чем-то напоминает события во Франции после революции XVIII века. Тогда памятники становились жертвой идеологической борьбы с «феодально-клерикальным прошлым» и коммерчески мотивированной активности новой буржуазии, овладевшей имуществом и недвижимостью бывшей аристократии. Ни Венецианской хартии, ни Парижской конвенции не было и в помине, и потому замки, монастыри, аббатства, церкви сносились в промышленных количествах. Собственно, сама Бастилия также была выдающимся памятником средневековой архитектуры, и это не помешало сделать ее разрушение национальным праздником, торжественно отмечающимся по сей день. Надеюсь, в нашем случае дело все же не дойдет до «Взятия Библиотеки имени Маркса» или «Падения Панорамного кинотеатра»...