Alerte Héritage: Различные источники по-разному оценивают общее количество произведений в коллекции Ургенчской картинной галереи. В частности, Азад Султанов и Равшан Палванов семь лет назад писали, что в "залах представлено около тысячи раритетов изобразительного искусства, графики и скульптуры". В том же тексте говорится, что "в галерее хранится 347 экземпляров изобразительного искусства [видимо, имеется в виду живопись – AH], 253 – графики, 40 – скульптур, 9 – прикладного искусства". Совокупное количество работ в этой калькуляции составляет 649. В интервью "Фергане.ру" Вы указали, что именно столько произведений зафиксировано в книге поступлений, однако также упомянули, что за девять лет Вашей работы в Галерее коллектив собрал еще почти 600 картин. Как получилось, что эти работы не были учтены в книге поступлений?

​

Ширин Ташова: Как главный хранитель фонда, я приняла 649 экспонатов Ургенчской картинной галереи. За годы работы было собрано около 600 единиц экспонатов, которые Галерея получила в дар от их авторов, современных художников. Это не только картины, но и скульптуры, и керамика – всё фиксировалось в актах приёма и вносилось в книгу временного поступления до собрания Научного совета. И книга поступлений, и зафиксированные в ней экспонаты сейчас по-прежнему находятся в Галерее. Коллективом Галереи также был составлен электронный каталог временных работ, включающий их фотографии. Вся эта работа была проведена как подготовительная для представления Научному совету.

​

Alerte Héritage: В каком статусе названные работы ожидали девять лет (!) вердикта Научного совета на предмет своей «доброкачественности»?

​

Ширин Ташова: Художники дарили картины и другие экспонаты. Для оформления дара существовала папка с актами передачи и приёма произведения. В Галерее хранятся протоколы и акты поступления экспонатов. Акты составлялись в двух экземплярах, с указанием на то, что произведение становится собственностью Галереи, переданной в дар на безвременное хранение. С 1994 года целевых средств на закупку экспонатов не выделялось, фонд пополнялся только подаренными работами. За период с 1983 по 1993 годы есть протоколы заседания комиссии Минкультуры Узбекистана в Галерее.

​

Alerte Héritage: Известно ли Вам, какие именно права на пользование работами – исключительные или не исключительные – передавали дарители Галерее?

​

Ширин Ташова: В тот период, с 1983 по 1993 годы, текст договоров составлялся в Минкультуры Узбекистана.

 

Alerte Héritage: Вы упомянули электронный каталог коллекции. Это большая новость для нас, т.к. некоторые музейные работники утверждали, что в условиях Узбекистана такие каталоги были неподъемной задачей. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее. На какой основе делался каталог – при помощи готового темплейта или приглашенного программиста? Существуют ли варианты этого каталога на независимых носителях?

​

Ширин Ташова: Мы делали каталог вручную в Microsoft Access; туда же вставлялись фотографии экспоната и кратное описание сюжета картины, а так же состояние сохранности. Есть также база данных SKM-MUZEY, пока до неё не дошли руки, так как фондовые работники занимались не только непосредственными обязанностями, но и работой, связанной с проведением выставок, а также всякими общественными делами (хлопок, уборка и т.д.).
[Согласно сайту разработчиков, пакет SKM-MUZEY состоит из трех взаимосвязанных программ: базы данных музейных коллекций, удаленного сервера в Министерстве культуры республики, на котором автоматически регистрируются базы данных всех государственных музеев, и визуализационной веб-программы, с помощью которой экспонаты музеев были бы виртуально доступны интернет-пользователям. Создание программы было начато в 2008 и завершено в 2011-м году, однако ее внедрения в музейную практику на уровне национальной программы Министерства культуры до сих пор не случилось – АН].

​

Вне Галереи, т.е. на независимых носителях, каталога нет. Еще в Галерее есть каталоги в виде книги поступлений и временного поступления экспонатов.

 

Alerte Héritage: Думается, что с Вашей стороны это была замечательная инициатива. В западной практике многие музеи и выставочные центры также пользуются самыми доступными потребительскими программами – такими как Access или Filemaker –, обладающими достаточными ресурсами для каталогизирования и последующей виртуальной визуализации художественных коллекций.

​

Давайте перейдем теперь к недавней конфликтной ситуации, связанной с проверкой Ургенчской галереи и требованием уничтожить работы двух художников. Что произошло?

​

Ширин Ташова: Однажды, где-то в конце октября или начале ноября, наш директор Маринбой Олимбоевич Атамурадов вызвал меня поздно вечером, часов в 7-8, в Галерею и попросил принять какую-то комиссию, так как он сам, будучи в это время на хлопке, там не мог присутствовать (впоследствии, в течение восьми дней работы комиссии, директор там постоянно присутствовал). Придя в Галерею, я встретила четырех человек, главный из которых представился Анваром (фамилию не запомнила) из СНБ. Он и ещё один член комиссии разговаривали на ташкентском диалекте. Анвар пришёл посмотреть фонды и состояние хранения картин. Он пробыл в фонде около двадцати минут, выборочно по книге поступлений сравнил соответствие описания картин, техники и номеров книги поступлений с существующими экспонатами. Затем он спросил, есть ли работы запрещенных художников. На это я задала вопрос: "А кто они?", и тут он назвал имена Бабаджанова и Ахунова. Я сказала, что есть – тогда он спросил, почему работы до сих пор не уничтожены. Я ответила: нам не приходили документы или письма из Министерства культуры об уничтожении этих работ, поэтому мы не имеем права их уничтожать; с другой стороны, работников Галереи никто не уведомлял о наличии в стране каких-либо «запрещенных художниках».

 

Alerte Héritage: В Вашем заявлении в Фейсбуке от 1 декабря Вы упомянули прослушивание разговоров сотрудников Галереи в течении уже двух лет. Могли бы Вы пояснить, о чем идет речь и откуда Вам стало об этом известно?

​

Ширин Ташова: В разговоре со мной Анвар процитировал несколько фраз из моих различных телефонных разговоров, как с директором Галереи, так и с другими коллегами.

​

Alerte Héritage: Известно ли Вам, действовал ли Анвар по собственной инициативе или имел соответствующие указания своего руководства?

​

Ширин Ташова: Он говорил довольно нажимисто, в частности, говоря о необходимости уничтожения работ, использовал глагол «сжечь»; однако я не могу сказать, действовал ли он по собственной инициативе. Думаю, такие люди не приходят просто так, без "ветра".

​

Alerte Héritage: На каком основании Вы были уволены с работы? Насколько это увольнение соответствует трудовому законодательству РУз?

​

Ширин Ташова: Я была уволена с работы на основании результатов проверки, в результате которой выяснилось, что скульптура Толиба Косимова "Разговор с отцом" является подделкой, а я не обратила внимание на это при приеме коллекции и приняла её на учет.

​

Alerte Héritage: Но не могли же Вы, приступая к выполнению обязанностей хранителя как новый специалист, назначать экспертизу всех работ коллекции на подлинность?! Более того, эта «оплошность» в принципе должна ложиться также и на плечи директора Галереи.

​

Ширин Ташова: Я не обратила внимание на помарку-поправку в книге поступлений. В графе "техника" была стёрта надпись "медь, ковка" и исправлена на "гипс". Сама статуэтка мне всегда казалось "слабой", мы её даже никогда за мои девять лет работы не выставляли. Собственно, наличие этой поправки в книге поступлений подтвердил и бывший директор Галереи Азад Султанов.

​

Alerte Héritage: Некоторая часть "арт-тусовки" Ташкента выразила недоверие к изложенным Вами фактам. Кто-то просто сомневался, кто-то прокламативно заявил, что, распространив требование не уничтожать свои работы в сети Change.org, Вячеслав Ахунов "поддался на провокацию", якобы приуроченную к выборам президента (словно бы существовали силы, которые посредством Ургенчской галереи пытались повлиять на умонастроение узбекских избирателей) или же из желания «пропиарить» самого себя. Мнение Вячеслава Ахунова на этот счет уже высказано, но хотелось бы знать Ваше мнение – как бы Вы расценили такую реакцию части ташкентской "арт-тусовки"?

​

Ширин Ташова: Когда беседуешь с СНБ-шником, не до пиара и арт-тусовок. Я как работник галереи просто сочла нужным предупредить авторов о возможных дальнейших действиях спецслужб, так как в Галерее остались работники, пока ещё мало разбирающиеся в хранении и экспонировании произведений, а тем более в вопросах их ликвидации. Я опасалась, как бы не произошло непоправимое. Хочу отметить, что на сегодняшний день все работы Бабаджанова и Ахунова пока находятся в Галерее в целости и сохранности (фотографии работ Бабаджанова размещены на моей странице в Фейсбуке, но снимков с работ Ахунова у меня, к сожалению, нет [нет их и у самого художника, и электронный каталог является, возможно, единственным документом, фиксирующим их присутствие в Галерее – АН]).

​

Alerte Héritage: Большое спасибо за Ваш смелый гражданский поступок. Понимаем, насколько Вам сегодня непросто и будем, по мере возможностей, следить за этим сюжетом и информировать о нем международную общественность.

​

​

​

​

Собственность государства и художественные ценности
Вправе ли музеи Узбекистана уничтожать собственные экспонаты?

​

Ургенчская ситуация демонстрирует все противоречивость «борьбы за национальное достояние», которую развернули власти Узбекистана. С одной стороны, они громогласно ведут «борьбу с музейной коррупцией». В музеи засылают комиссии на предмет выявления хищений и пропаж. О музейных кражах сообщают печатные СМИ и республиканское телевидение. Проверки ведутся могущественными спецслужбами, не чурающимися многолетним прослушиванием разговоров музейных работников. С другой стороны, в ведении тех же спецслужб находится не только охрана, но и негласное уничтожение художественных ценностей, если они принадлежат «запрещенным авторам»

 

В своем интервью информагентству «Фергана» бывшая главная хранительница Ургенчской картинной галереи Ширин Ташова задалась парадоксальным, но в данных условиях справедливым вопросом – «имеет ли право музей уничтожать свои экспонаты?» Поскольку Ургенчская история разворачивается не в романе Кафки, а в Узбекистане эпохи Шавката Мирзиёева, правовая сторона вопроса действительно должна быть осмыслена.

​

Вряд ли стоит углубляться в исторические дебри: понятно, что в истории мировой культуры создание произведений искусства было перманентно сопряжено с их разрушением. Собор св.Петра строился из мрамора Колизея, Исакий в облаченье из литого серебра стал возможен вследствие разрушения пяти соборов, стоявших на том же месте. Римляне разрушили Карфаген, готы – Рим, и именно это создавало почву для развития новой культуры. Тамерлан опустошил все, что мог, от Дели до Алеппо, благодаря чему появился средневековый Самарканд. Бессмысленно судить об этих процессах, прибегая к сегодняшним категориям «варварства» и «цивилизованности» – каждая эпоха разворачивалась в соответствии с собственными законами. Поэтому в Ургенчском прецеденте важно прежде всего то, согласуется ли он с сегодняшними законами Узбекистана и теми международными конвенциями, которые были подписаны республикой.

​

Современная правовая ситуация, регулирующая статус художественных произведений, балансирует между двумя антагонистическими принципами. С одной стороны, существует право собственника, вольного по своему разумению поступать с тем, что ему принадлежит (причем, речь не идет исключительно о «священной и неприкосновенной» частной собственности – в советском законодательстве личная собственность граждан рассматривались аналогичным образом). С другой стороны, в рамках законов об авторском праве существует ряд положений, свидетельствующих о том, что право собственника распоряжаться принадлежащими ему произведениями искусства не является неограниченным.

​

Ограничения эти имеют имущественный и неимущественный характер. Ограничения неимущественного характера заключаются в простой максиме, которая содержится во всех законах об авторском праве: никто помимо автора не может посягать на целостность произведения, вносить в него исправления, заимствовать и отчуждать его фрагменты (ст.18 Закона РУ об авторском праве и смежных правах, 2006 г.). В Бернской конвенции, подписанной Узбекистаном, это требование выражено следующим образом: «Независимо от имущественных прав автора и даже после уступки этих прав он имеет право [...] противодействовать всякому извращению, искажению или иному изменению этого произведения, а также любому другому посягательству на произведение, способному нанести ущерб чести или репутации автора» (Бернская конвенция, ст.6bis, пункт 1). Разумеется, уничтожение произведения является наиболее радикальным нарушением целостности произведения и, таким образом, противоречит национальному и международному законодательству.

​

Среди имущественных прав законодательства Узбекистана следует обратить внимание на «право доступа к произведениям изобразительного искусства» (ст.23). Согласно этому положению закона, собственник (в данном случае, Ургенчская галерея и Министерство культуры РУ в целом) обязаны предоставить автору право на воспроизведение своего произведения. Поскольку уничтожение произведения означало бы отсутствие объекта для вторичного воспроизведения, оно является противозаконным.

​

Помимо Закона об авторских правах, Республика Узбекистан также приняла и многократно дополняла специальный закон об охране и использовании объектов культурного наследия, связанный с Парижской конвенцией об охране всемирного культурного и природного наследия (1972), подписанной Узбекистаном в 2016-м году. Под действие этого закона попадают, в частности, произведения искусства, которые все государства, подписавшие конвенцию, обязались «выявлять, охранять, популяризировать и передавать будущим поколениям» (ст.4 Парижской конвенции). Согласно духу национального закона, музейные коллекции по умолчанию оказываются включенными в число объектов культурного наследия. Решение об исключения каких-то экспонатов музейных коллекций из Государственного кадастра объектов материального культурного наследия должно приниматься Министерством по делам культуры РУ «на основании заключения историко-культурной экспертизы, если объект полностью утрачен физически или утратил свою ценность в качестве объекта материального культурного наследия». Отметим, что подобное исключение не может произойти закулисно, т.к. «решение об исключении объекта [...] публикуется в средствах массовой информации». Таким образом, тайные списки «запрещенных авторов», чьи работы, находящиеся в государственных собраниях, подлежат уничтожению, законодательством республики исключаются. Поэтому действия узбекских спецслужб по ходу Ургенчского прецедента можно квалифицировать как полностью беззаконные и противоречащие законам Узбекистана и международным конвенциям, подписанным республикой. Каждый музейный хранитель, к которому поступят требования уничтожить те или иные произведения музейных коллекций, от кого бы они не поступили, должен быть уверен в том, что эти требования нелегальны и наказуемы.

​

При этом хотелось бы отделить художественные зерна от законодательных плевел. Известно, что уничтожение произведений искусства возможно и сегодня в рамках разнообразных градостроительных или художественных практик. В частности, оно нередко происходит в случае с разрушаемыми зданиями, в которых находятся произведения монументального искусства. Согласно распространенной во многих странах процедуре, художнику в таких случаях выплачивается компенсация за вынужденное уничтожение его работы, а размеры такой компенсации обычно определяются судом.

​

С другой стороны, в мире современного искусства распространены трансгрессивные практики уничтожения одним художником произведения другого. Общеизвестным примером может служить творчество Александра Бренера, неоднократно посягавшего на работы других художников, от инсталляции Венда Гу (Wenda Gu) на выставке Interpol до картины Малевича «Супрематизм» из коллекции Стеделийк-музея, на которой им зеленой краской был изображен знак доллара. Хотя Бренера приговорили к лишению свободы на пять месяцев (картина Малевича была впоследствии отреставрирована), данный вид «акционистского вандализма» имеет мало общего с уничтожением «запрещенного искусства» спецслужбами Узбекистана, ибо в одном случае «уничтожение» становилось медиумом создания новых художественных смыслов, а в другом оставило бы после себя торричеллиеву пустоту чиновного запрета.

​

Конечно, если власти всерьез вознамерятся бороться с «неправильным искусством», они в состоянии будут изменить существующие или ввести новые законы, регулирующие обращение с нежелательным политикам искусством. Однако можно вспомнить Руссо, согласно которому государство может детально предписать художнику, что и как ему следует или не следует делать, но не в состоянии заставить публику наслаждаться всем этим. Надеемся, такой дистопический сценарий не будет осуществлен, а начавшаяся противозаконная кампания по уничтожению работ «запрещенных художников», прямой аналогией которой уничтожение «дегенеративного искусства» в Германии или «формалистического» в СССР, будет остановлена.

 

​

​

​

Интервью с Ширин Ташовой провели Светлана Горшенина и Борис Чухович.

Автор комментария "Собственность государства и художественные ценности" – Борис Чухович.

​